Станц и письмо другу о пребывании в Станце
1798-1799
Станц давно стал исходной точкой мифа «Песталоцци». Особенно отчетливо это показывают обе известных картины Гроба (1879) и Анкера (1870): Песталоцци как отец сирот посреди обращенных к нему детей и все озарено теплым солнечным светом. Но реальность во время коротких месяцев пребывания Песталоцци в Станце выглядела по-другому.
В марте 1798 года Старая конфедерация со вступлением французских войск окончательно развалилась. Вследствие этого надежды Песталоцци оживились по поручению нового государства осуществить свои планы народного воспитания. Уже в мае он предлагал в письменном заявлении правительству свои услуги «для существенного улучшения воспитания и школ для простого народа» (полное собрание писем Песталоцци, т. 4, стр. 15). Директория – исполнительная власть «Гельветической республики» – ассигновала большую сумму денег для учреждения института. Но его открытие затянулось, так как не нашли подходящее место.
В течение следующих месяцев усилились внутриполитические напряжения. Франция из Старой конфедерации – слабого сочетания многих небольших и абсолютно независимых государств – сделала централизованное единое государство с частично любыми растянутыми границами для кантонов и административных районов. Население отдельных кантонов заставили дать клятву в верности к новой конституции. Жители католической Центральной Швейцарии сопротивлялись этому дерзкому требованию не последний раз, потому что они видели свободное осуществление их исконной римско-католической веры угрожающим в результате нового порядка, принесенного французами. Гельветическое правительство грозило вступлением французских войск, вследствие чего все смирились кроме небольшого кантона Нидвальден. Чтобы сломить сопротивление, французы заняли страну, разбойничали, грабили и поджигали деревни и основное место Станц.
Песталоцци в своей должности издателя официозного "Гельветического народного листка публично одобрил вступление французов, так как он видел единство государства в опасности. Конечно, он не считался с кровопролитием и бессмысленным разрушением, но верил, присутствие войск побудило бы жителей подчиниться более высокому интересу страны. Возможно, он почувствовал его как вид искупления, когда правительство решило открыть в Станце учреждение для осиротевших детей и поручить ему руководство домом. Вместе с этим он взвалил на себя крайне трудную задачу, потому, что население было настроено враждебно к нему как стороннику Гельветической республики и протестанту. Он мог собственно только рассчитывать на поддержку католического священника Бузингера, работающего в Станце, который душой стоял на стороне новаторов.
Учреждение открылось 14 января 1799 года, и через 6 недель было уже более 80 детей, о которых заботились Песталоцци и служанка. Песталоцци бросился со всей своей силой, накопленной за многие годы, в свою задачу воспитания. Он решил применить на практике свои педагогические идеи, которые разработал в последние 20 лет. Полный воодушевления, он пишет своей жене Анне, которая находилась в замке Халльвиль у графини Франциски Романы фон Халльвиль:
"Вопрос о нашей судьбе должен теперь решиться. Я берусь за осуществление величайшей мысли нашей эпохи. Если на твоего мужа смотрели так, как следовало смотреть, и то презрение, которое обыкновенно применялось к нему, основательно, то нам нет спасенья. Если же со мною поступали несправедливо, и я таков, каким считаю себя сам, то скоро все поправится". (Полное собрание писем Песталоцци, т. 4, стр. 18)
В Станце он хотел не просто осуществить заранее намеченные идеи, а в своей деятельности постоянно учиться благодаря жизненным опытам. В центре его стараний стояло нравственное воспитание детей в рамках конкретной совместной жизни и в разногласии с потребностями будней. При этом развитие нравственных сил мысленно представлялось ему в трехступенчатом ходе. Основу образовывало создание "нравственного душевного состояния" в ходе удовлетворения первичных потребностей. Основываясь на этой основе чувств, поведение хорошего необходимо тогда разучивать и сделать привычкой детям. В качестве третьего он позволил говорить им о нравственности для развития в них, таким образом, рациональные понятия нравственной жизни. В этом трехступенчатом способе при развитии нравственности легко узнать стремления Песталоцци соединить чувство (сердце), действия (рука) и мышление, а также его намерение укоренить этическое поведение первоначально не в рациональном понимании – как это соответствовало бы просветительному мышлению, а в эмоциональной области. Однако конкретная организация будней отчетливо контрастирует с нынешними представлениями и нравами: настоящие занятия в школе проходили по утрам между 6 до 8 ч. и по вечерам между 4 и 8 ч., остальное время заполнялось трудом и ремесленным образованием. Свое намерение соединить практический труд с учением об элементарном знании, он смог осуществить только частично, так как у него для организации этого амбициозного предприятия оставалось слишком мало времени.
Военные события в Швейцарии повлекли за собой то, что помещения в бывшем женском монастыре, в которых размещалось учреждение Песталоцци, должны были быть предоставлены войскам для военного госпиталя. У тогдашнего правительственного комиссара в Люцерне, знаменитого Генриха Цшокке, приют для бедных, находящийся в его сфере влияния, был, очевидно, бельмом на глазу, потому что Песталоцци критиковали все, что он мог оценивать свою деятельность вряд ли более чем пропаганду для нового правительства. Так потребность в госпитале, вероятно, не мешала для завершения деятельности Песталоцци в Станце. Дети большей частью были переданы своим родственникам, только 22 ребенка оставались на попечении упомянутого священника Бузингера, который со своей стороны постепенно приближался к Песталоцци. 9 июня 1799 года тот покинул Станц. Он переутомился физически и страдал психически от внезапного прекращения своего так многообещающе начавшегося эксперимента практической педагогической деятельности. Так он взялся за представляемое ему предложение провести несколько недель отдыха в Гурнигельбаде в горной местности Берна. Там он использовал время для записи своих опытов и размышлений в своем "Письме другу о пребывании в Станце".
"Письмо о пребывании в Станце" считается в значительной мере одним их самых значительных педагогических текстов Песталоцци, и было снова и снова напечатано, интерпретировано и процитировано в педагогической литературе. "Письмо о пребывании в Станце" не сохранилось в оригинале, оно могло быть направлено цюрихскому книготорговцу Генриху Гесснеру, который был также получателем 14 писем "Как Гертруда учит своих детей", но также интересующемуся педагогикой секретарю гельветического министра Штапфера, И. Р. Фишеру, который рекомендовал Песталоцци остановиться в Гурнигельбаде у Цегендера, хозяина Гурнигельбада, восхищенного Песталоцци. "Письмо о пребывании в Станце" было опубликовано вместе с примечаниями Нидерера в первом томе "Еженедельника человеческого образования" лишь в 1807 году, когда Песталоцци отделался от своих экспериментов еще в Бургдорфе и в Ивердоне как руководитель здешнего воспитательного института добился известности в Европе. В девятом томе издания Котта 1822 года письмо вышло без примечаний Нидерера. Этому изданию следует изложение в критическом собрании произведений Песталоцци: полное собрание произведений Песталоцци, т. 13, стр. 1-32.
Ниже излагаются некоторые фрагменты текста из "Письма в Станце":
Описание начальных трудностей: один раз ситуация детей и один раз оговорки против Песталоцци как представителя Гельветической республики и как верующего реформатской церкви в католическом кантоне
"Кроме необходимого количества денег, чувствовался, впрочем, недостаток во всем, и дети стали поступать в приют прежде, чем для них смогли быть приведены в порядок кухня, комнаты и постели. Это поначалу внесло в дело невероятную неразбериху. Первые недели я был заперт в комнате, не имевшей и 24 квадратных футов. Воздух был нездоровый, к тому же наступила плохая погода, кирпичная же пыль, наполнявшая все коридоры, завершала неприглядность начатого.
Вследствие нехватки постелей я поначалу вынужден был отсылать бедных детей на ночь домой. Потом все они возвращались утром, покрытые насекомыми. Большинство этих детей при поступлении в приют находилось в таком состоянии, которое явилось результатом крайнее пренебрежительного отношения к человеческой природе. Многие поступали с застарелой чесоткой, что едва могли двигаться, многие с проломленными головами, иные в лохмотьях, полных насекомыми, худые, как скелеты, желтые, с оскаленными зубами и в то же время со страхом в глазах; у некоторых лбы были в морщинах – признак недоверия и заботы; одни были наглы, с привычками попрошайничества, льстивости и всякого лукавства; другие подавлены бедствием, терпеливы, но недоверчивы, жестоки и робки. Были среди поступивших неженки, прежде жившие в комфортабельной обстановке; они были полные претензий, держались особняком, с презрением смотрели на нищих и бедных детей, чувствовали себя плохо в этом новом равноправном положении, поскольку уход за бедными и в том виде, как он практиковался у нас, не совпадал с их прежними привычками, не соответствовал их желаниям. Леность и бездеятельность, недостаток в духовном и физическом развитии были общими всем детям. Из 10 детей едва ли один знал азбуку. На какое-либо иное школьное обучение или на существенные образовательные средства, которые бы способствовали их воспитанию, можно было рассчитывать еще меньше. […]
Несчастная страна огнем и мечом испытала все ужасы войны. Большинство народа отвергало новую конституцию. Народ был озлоблен на правительство и считал его помощь сомнительной. Благодаря своему от природы меланхолическому характеру он с горьким и недоверчивым упорством во всем держался своего прежнего, пусть жалкого, быта избегая всего чуждого как новшества. Я находился среди них как порождение нового ненавистного порядка. Правда, не как его орудие, а как средство в руках людей, которых они, с одной стороны, связывали со своим несчастьем и от которых, с другой стороны, они ни в коем случае не могли ждать удовлетворения всех своих часто противоречивых взглядов, ожиданий и предрассудков.
Это политическое недовольство в то время возросло из-за столь же сильного религиозного недовольства. Меня принимали за еретика, делающего, правда, некоторое добро детям, но подвергающего опасности их душевное спасение. Эти люди никогда еще не видели протестанта на какой-либо общественной службе, не говоря уже о таком, который жил бы и действовал в их среде как воспитатель и учитель их детей; а момент благоприятствовал религиозному недоверию, тесно связанному с политическим страхом, робостью и отчасти лицемерием, которое тогда проявлялось больше, чем когда-либо за все время существования Станца". (Полное собраний произведений Песталоцци, т. 13, стр. 5 и стр. 8-9)
Фрагмент текста к связи общественного и домашнего воспитания, с которым Песталоцци очень сильно повлиял на развитие общественного воспитания
"Мои убеждения целиком совпадали с моей целью. Своим опытом я хотел, собственно, доказать, что общественное воспитание должно подражать преимуществам домашнего воспитания и что первое имеет ценность для человеческого рода лишь в случае подражания последнему. Школьное обучение, не проникнутое тем духом, который требуется для воспитания человека, и не основанное на самой сущности семейных отношений, на мой взгляд, ведет ни к чему иному, как к искусственному уродованию людей. Любое хорошее человеческое воспитание требует, чтобы дома ласковый материнский взгляд ежедневно и ежечасно безошибочно читал любую перемену душевного состояния ребенка в его глазах, на его устах и его лице. Такое воспитание существенно требовало, чтобы сила воспитателя была подобна отцовской силе, оживленной наличием всех семейных отношений. На этом я строил свои планы. С раннего утра до самой ночи, все время, мои дети должны были видеть на моем лице и догадываться по моим губам, что все сердцем я с ними, что их счастье – мое счастье, а их радость – моя радость". (Полное собрание произведений Песталоцци, т. 13, стр. 7-8)
Три ступени нравственного воспитания: "всеобщая забота" и создание доверия, нравственные поступки (пример детей Альтдорфа) и, наконец, рефлексия, и беседа о нравственных поступках
"Между тем, как ни гнетуща и неприятна была моя беспомощность, она, с другой стороны, благоприятствовала выполнению моих планов, вынуждая меня быть для детей всем. С утра до вечера я был один среди них. Все хорошее для их тела и духа шло к ним из моих рук. Всякая помощь и поддержка в нужде, всякое наставление, получаемое ими, исходило непосредственно от меня. Моя рука лежала в их руке, мои глаза смотрели в их глаза.
Мои слезы текли вместе с их слезами, и моя улыбка следовала за их улыбкой. Они были вне мира, вне Станца, они были со мною, и я был с ними. Их пища была и моей пищей, их питье было моим питьем. У меня ничего не было, ни дома, ни друзей, ни прислуги, были только они. Когда они были здоровы, я находился среди них, когда они были больны, я был около них. Вечером я последним шел в постель и утром я первый вставал. И будучи уже в постели, я все еще молился вместе с ними и учил их, пока они не засыпали, они сами так хотели. Под непрерывной угрозой заражения, я сам снимал с их платья и с них самих грязь, с которой почти невозможно было бороться. Только благодаря этому и было, конечно, возможно то, что дети постепенно привязались ко мне, а некоторые из них настолько сильно, что оспаривали все то нелепое и презрительное, что слышали обо мне от своих родителей и друзей. Они чувствовали, что ко мне относятся несправедливо, и я могу сказать, что за это они вдвойне любили меня. Но какая польза от того, что цыплята в гнезде любят свою мать, если хищник, угрожающий им всем смертью, ежедневно властно носится над их гнездом! […]
Когда сгорел Альтдорф, я собрал детей и сказал им: "Альтдорф сгорел: может быть, в эту минуту сотни детей остались без крова, без пищи, без одежды; не хотите ли просить наше доброе начальство, чтобы оно приняло к нам человек 20 детей?" Еще и теперь представляется мне то волнение, которым сопровождались их восклицания: "Ах, да! Ах, Боже мой, конечно, да!" "Но дети", сказал я затем, "подумайте, что вы желаете. У нашего приюта не так много денег, как хотелось, и нет уверенности, что, приняв этих бедных детей, мы станем получать больше, чем раньше. Тогда вам придется ради этих детей больше работать, чтобы оправдать расходы на ваше обучение, меньше есть, и даже поделиться платьем с ними. Так что говорите о желании принять детей только в том случае, если ради них охотно и искренне примиритесь со всем этим". Я говорил это со всей присущей мне силой, заставлял их повторять все, что я говорил, чтобы убедиться, что они ясно понимают, к чему ведет их предложение, но они оставались тверды в своем решении и повторяли: "да, да, если даже нам придется получать худшую пищу, больше работать и делиться с ними одеждой, мы все-таки, будем рады, если они придут". […]
Все элементарное нравственное образование покоится вообще на 3 основаниях: выработать с помощью чистых чувств хорошее моральное состояние; упражнять нравственность на справедливых и добрых делах, превозмогая себя и прилагая усилия; и, наконец, сформировать нравственные воззрения через размышление и сопоставление правовых и нравственных условий, в которых ребенок находится в силу своего происхождения и окружающей его среды". (Полное собрание произведений Песталоцци, т. 13, стр. 9-10, стр. 16 и стр. 19)
А в другом месте говорится:
"Человек так хочет добра, ребенок так охотно прислушивается к этому; но он его не ради тебя, учитель, он хочет его не ради тебя, воспитатель, он хочет его ради себя самого. То добро, к которому ты должен привести ребенка, не должно быть причудой твоего настроения и твоей страсти, оно по самой природе вещей должно быть добром само по себе и очевидно для ребенка. Положение ребенка и его потребности вынудят его почувствовать необходимость твоего желания раньше, чем он сам пожелает добра. Ребенок хочет всего, что охотно делает. Он хочет всего, что делает ему честь. Он хочет всего, что вызывает в нем большие ожидания. Он хочет всего, что возбуждает в нем силы, что заставляет его сказать "я могу это сделать". Но это желание вызывается не словами, а всесторонней заботой о ребенке, а также чувствами и силами, возбуждаемыми в нем этой всесторонней заботой. Слова не дают самого дела, а только четкое представление о нем, вызывают его осознание". (Полное собрание произведений Песталоцци, т. 13, стр. 8)
Высказывания Песталоцци к обучению: соединение обучения с производственным трудом, система помощи детей между собой и элементаризация первого занятия, чтобы матери сами могли брать его на себя
"Учение как словесное дело я вообще не считал столь важным ни в отношении слов, которые дети должны были усвоить, ни даже в отношении понятий, обозначаемых этими словами.
Я, собственно, намеревался соединитьучение с трудом, учебное заведение – с промышленным и оба слить воедино. Однако я не мог реализовать этот опыт, так как для этого совершенно не был подготовлен ни в отношении персонала, ни работ, ни необходимых машин. Лишь незадолго до ликвидации приюта некоторые дети начали заниматься прядением. Для меня было ясно и то, что, прежде чем могла зайти речь о таком слиянии, необходимо было организовать начальную стадию учения и труда отдельно и независимо друг от друга, а также выяснить своеобразие и особенности каждого их этих видов деятельности. […]
Большое количество детей и разный уровень их развития облегчали мне дело. Так же, как старшая и более способная сестра на глазах у матери легко показывает младшим сестрам все, что сама умеет, и чувствует себя довольной и большой, заменяя, таким образом, мать, так и мои дети были рады научить других тому, что сами умели. Пробуждалось их честолюбие, и они сами учились вдвойне, заставляя других произносить за собой то, что они сами повторяли. Таким образом, я вскоре приобрел себе помощников и сотрудников среди самих детей. В первые дни я заставлял их наизусть складывать некоторые очень трудные слова, и как только один ребенок усваивал это слово, он сразу же брал к себе нескольких детей, еще не знавших этого слова, и учил их выговаривать его. Таким образом, я с самого начала подготовлял себе помощников. Вскоре среди детей у меня были сотрудники, умение которых учить более слабых тому, чего те еще не знали, росло вместе с нашим учебным заведением; насущные потребности приюта они бы, несомненно, могли удовлетворить с большей пользой, чем наемные учителя. […]
Моей целью при этом было настолько упростить все средства обучения, чтобы каждый простой человек легко мог обучать своих детей, и постепенно сделать почти излишними начальные школы. Так же как мать является первой физической кормилицей своего ребенка, богом ей же предназначено быть первой духовной кормилицей своего ребенка; и я считаю очень большим то зло, которое наносилось ребенку слишком ранним помещением его в школу и всеми мудрствованиями над ребенком вне родительского дома. Приближается то время, когда мы так упростим средства обучения. Что каждая мать сумеет сама без посторонней помощи проводить обучение и благодаря этому, всегда учась, продвигаться вперед. Мой опыт подтверждает это положение. Я видел, как вокруг меня выросли дети, шедшие по указанному мною пути. И я больше, чем когда-либо, убежден, что, как только учебные заведения будут когда-нибудь по-настоящему и в соответствии с психологией детей объединены с трудовыми, обязательно появится такое поколение, которое на собственном опыте убедится в следующем: с одной стороны, обучение в том виде, как оно проводилось до сих пор, не требует и десятой доли времени и усилий, обычно затрачиваемых на него; и с другой стороны, это обучение в отношении времени, усилий и вспомогательных средств может быть приведено в соответствие с домашними потребностями таким образом, что обыкновенные родители повсюду будут пытаться самих себя или кого-либо из своих домочадцев приспособить для этой цели. И это будет становиться все легче благодаря упрощению метода обучения и увеличению числа хорошо обученных людей". (Полное собрание произведений Песталоцци, т. 13, стр. 26, стр. 29 и стр. 30)