В 1789 году в Париже со штурмом народа на оружейный арсенал и последующими революционными событиями погибла самодержавная Франция, а Песталоцци все еще пытался спасти в своих произведениях и в своем старании относительно должности на службе прогрессивного правительства (например, у австрийского императора в Вене) „чистый абсолютизм“. Таким образом, может удивлять, если смотреть снаружи, что он 26 августа 1792 года в числе шестнадцати выдающихся личностей Европы как единственный швейцарец был удостоен Законодательным собранием революционной Франции почетного звания французского гражданина. Несомненно, многие стремления французских революционеров совпадают с идеалами Песталоцци, так например его представления в области торговли и свободы предпринимательства, свободы печати, свободы вероисповедания, ликвидации несправедливых налогов, налогового права и улучшения народного образования. Однако существуют ясные различия: Песталоцци не ценил никогда особенно высоко идеал равенства, и пришедшее в моду понимание свободы как всеобщей свободы стояло в противоположность его дифференцированному понятию свободы.

Вероятно, разрыв отношений Песталоцци с Веной и его одновременное избрание почетным гражданином Франции могли способствовать тому, что Песталоцци внутренне расстался с идеалом аристократии, больше подружился с демократической идеей и сильнее испытывал симпатию к Франции. Его мнение о процессах во Франции и о необходимости революции оставалось между тем все еще расхожим: с одной стороны он поддерживал революционеров по делу, но с другой он отказывался от кровопролития для осуществления нового порядка, ужасное неистовство французских революционеров между 1792 и 1794 годами глубоко его испугало и вызвало у него отвращение.

Для Песталоцци избрание почетным французским гражданином было поводом письменно изложить оценку революции. Так возникло его весьма интересное и важное революционное сочинение „Да или нет?“, которое он, однако, не смог напечатать. Песталоцци высказывается в своем сочинении „пристрастно для народа“ (Полное собрание сочинений Песталоцци, Т. 10, стр. 142). Однако это не мешает ему обсуждать стремления и проявления революционеров самым различным способом. С одной стороны он выступает за идеи революции, с другой он в ужасе от кровожадности революционеров и не признает их безмерность и насилие – даже если он в состоянии их понимать – и признает их неизбежность. Но еще острее он осуждает деспотизм и абсолютизм европейской знати – в частности Франции, которые он рассматривает в качестве настоящей причины революции и связанных с ней злодеяний. По его мнению, несущим главную ответственность за жалкое состояние народа и происходящее из-за этого кровопролитие является Людвиг XIV., который во время своего длительного правления самовольно уничтожил права и вместе с ними равновесие сословий и уравнял вместе с тем всех людей, и уравнял плохо. Если критики революции примкнули к идеологии равенства, то Песталоцци возражает тому, что революционеры завершают только то, что абсолютизм.

Французская революция бросала свои тени также на Швейцарию, пока она воодушевляла ущемленные классы населения заявлять свои требования. Так это происходило, например, в общине Штэфа, подчиненной городу Цюриху. Появляющаяся текстильная промышленность сделала многих жителей действительно состоятельными, но они не пользовались политическими правами. Так в манифесте они заявляли свои требования очень умеренным и покорным тоном. В качестве первого они требовали конституцию, которая гарантировала политические права не только городским, но и сельским жителям. Потом они требовали свободу торговли и занятия ремеслом, затем право сельского населения посещать средние школы, чтобы стать учителями и священниками, а также право получать в армии повышение как горожане до офицера; дальше они требовали справедливую налоговую систему, потому что крестьяне – как пережиток феодализма – были обязаны к самым тяжким налогам, против чего торговцы, промышленники и жители города не оплачивали налоги. Наконец, они напомнили правительству о прежних правах и свободах общин, в которых им отказал и лишил город с течением времени.

Город резко отреагировал на это письмо: он произвел аресты и назначил ссылки. В этой ситуации Песталоцци встал на защиту народа и запечатлел свои мысли в трех сочинениях, которые он хотел представить влиятельным горожанам. В открытом письме он добивался взаимопонимания обеих сторон, но при этом он не скрывал, что его сердце было на стороне сельских жителей. Так он кричал правительству:

"Настоящая гражданская добродетель так же отдалена от слепого рабского сознания, как и от жестокого духа восстания, и отечество может погибнуть из-за польщенной низости, а также освобожденной необузданности. Опасность мгновения велика, но опасность будущего бесконечно больше. Я уверен, отечество спасается только пощадой чувств народа". (Полное собрание произведений Песталоцци, т. 10, стр. 294)

Но прежде чем письмо было напечатано, 5 июля 1795 года город занял с 2000 солдатами совершенно пораженный Штэфа. Снова жестоко наказывали, и грозили смертными приговорами. Но Песталоцци настаивал на своем и призывал обе стороны к благоразумию. Посредником он преследовал ясные цели: с одной стороны, ущемленные сельские жители должны были, наконец, добиться своих прав, но с другой стороны он хотел избежать любого вида кровопролития – не только смертные приговоры, но и насильственное восстание сельских жителей. Правда, Песталоцци был не один в призыве к сдерживанию; также его друг юности, священник женского кафедрального собора Иоганн Каспар Лафатер, советовал к благоразумию. Таким образом, по крайней мере, не дошло до опасных смертных приговоров и кровопролития. Но очевидные тюремные заключения и денежные штрафы тяжело легли на 260 осужденных.

Между тем Франция вступила в войну с почти всеми соседями и была намерена внести революцию в полмира. Через год после событий в Штэфе уже Наполеон заставил говорить о себе как о победоносном полководце в Италии, и когда он на следующий год путешествовал по Швейцарии, его приветствовали и встречали в различных местах с канонадой, почетными знаменами, красивыми речами и пылкими песнями. Сторонники революции побудили его вступить также в Швейцарию для установления нового порядка силой.

В этой ситуации, где изнутри угрожала гражданская война, а снаружи вступление французских войск, политика Песталоцци рассчитывала на избежание обоих бед. Он видел, между тем, очень хорошо, что переворот в политических отношениях в Швейцарии невозможен был без помощи Франции. Франция, по его мнению, должна была оказать лишь давление на Швейцарию, однако без прямого вмешательства в процесс преобразования. Но он не принял в расчет денежный голод французов. Хотя правительства всех крупных городов ввиду повсюду вспыхнувших восстаний подданных и из страха перед французами в начале февраля 1798 года признали за сельским населением равноправие и пообещали конституцию, основанную на свободе, равенстве и братстве, в начале марта 1798 года французы численностью в 15000 человек вступили, сломили последнее сопротивление, заняли страну, грабили государственную казну, пока они увозили золото бочками на тяжелых воловьих телегах в Париж, опустошали страну и насиловали жен и дочерей, так что цюрихский священник Лафатер был вынужден объявить следующее:

"Что аристократия свергнута, может быть, большое счастье, может быть исполнение желаний многих дворян. […] Вы, французы, прибываете в Швейцарию как грабители и тираны, вы ведете войну против страны, которая  никогда не обижала вас. […] Вы ни о чем не говорили как об освобождении – и  порабощаете всеми способами. […] Так нам никогда не предлагали, так как мы, по вашему лживому сказанию, были рабами, мы ни разу не повиновались слепо, как здесь мы, по вашему сказанию, свободны".

Франция делала теперь из ознаменованного самым большим разнообразием союза государств прежней конфедерации централизованное единое государство – названное "Гельветической республикой" – и  поделила его самовольно на кантоны и районы, которые не были больше самостоятельны, а должны были выполнять лишь то, что решали Большой Совет (законодательная власть) и Директория (исполнительная власть). Новую конституцию ненавидела при этом большая часть швейцарцев, несмотря на то, что она гарантировала равноправие всех граждан, свободу вероисповедания, свободу совести, печати, торговли и занятия ремеслом, право на образование объединений и на подачу прошений к правительству, общую налоговую повинность и возможность выкупа феодальных налогов, и несмотря на то, что в Директории сидели известные люди с настоящей дальновидностью и патриотическими настроениями.

Песталоцци смирился с неизбежностью, и так как конституция и Директория обещали осуществить большую часть тех реформ, которые он требовал уже 30 лет, он встал на службу нового порядка; и ему это давалось настолько легко, когда он подружился с одним из пяти членов Директории, Филиппом Альбрехтом Штапфером. Таким образом, Песталоцци взял на себя редакцию "Гельветического народного листка", который следует рассматривать как непосредственный рупор гельветического правительства. В этой работе, будучи редактором, Песталоцци, пытался и во многих других брошюрах объяснить народу смысл и возможность революции, и призывал новых властителей, в самом деле, держать свое обещание. Распространенное мнение, что новый порядок враждебен к религии, он, конечно, не мог опровергнуть достаточно убедительно. Здесь были слишком явные нападки революционеров на церковь и христианство, и даже если новая конституция гарантировала свободу вероисповедания, то священникам все же была запрещена любая политическая деятельность, и их учение и проповедь находились под полицейским контролем. Также многие не чувствовали себя свободными, пока чужие войска опустошали страну и народ был принужден с силой оружия приносить присягу на новую конституцию.

Деятельность Песталоцци как редактора как раз нельзя было назвать успешной, потому что он не попадал в "тон народа", так сильно беспокоился он об этом. Его тексты были слишком поучительны, часто также слишком снисходительны, чтобы они могли получить особую симпатию. Таким образом, как для его заказчиков, так и для него было хорошо, когда в конце 1798- начале 1799 новое задание потребовало его в Станц как "отца сирот".