Годы, проведенные в Нейгофе

После краха сельскохозяйственного предприятия Песталоцци недолго занимался торговлей хлопком, пока он получал от родственников семьи Шультгес необработанные тюки хлопка и перерабатывал их в прядильнях и ткацких подвалах ближайших домов. Но он не был создан для получения достаточной прибыли от труда бедных людей, и его кредиторы должны были снова терпеть финансовые потери.

Таким образом, хлопчатобумажное предприятие Песталоцци было малоуспешным,  однако оно дало толчок для преобразования Нейгофа в приют для бедных. Песталоцци видел сотни детей, оставленных в нищете, без присмотра, просящих милостыню, и он понял, что могло им помочь, когда они учились работать, когда их обучали и когда они изучали в той общественной ситуации прядение или тканье и интенсивное полеводство. Следует предполагать, что эта социальная идея соединялась с перспективой гарантировать собственное существование или существование его семьи и его предприятия благодаря торговому закреплению в возникающей текстильной промышленности. Так он с 1773 года принимал бедных детей в свой дом, кормил их, одевал, приучал к труду, учил и воспитывал их. И таким образом, его крестьянская усадьба в 1774 году постепенно превратилась в учреждение для бедных. Он хотел создать в сочетании сельского хозяйства с возникающим промышленным трудом практическое жизненное пространство для подготовки в нем неимущих детей к жизни, в которой они могли бы преодолеть свою бедность своими силами. В 1776 году в его доме жили 22 ребенка, через два года уже было 37. Он построил два просторных здания – фабричную комнату и детский дом – и нанял квалифицированных ткацких мастеров и прядильщиц и служанок для полеводства, которые должны были заботиться о детях во время работы. Во время работы за прялкой или за ткацким станком он вводил их в чтение и арифметику. И вся жизнь в Нейгофе была проникнута волей Песталоцци, увлечь сердца детей нравственной жизнью в действительности и любви.

Для Песталоцци характерно, что он в своей деятельности воспитателя бедных застрял не в практической стороне дела, а продумывал проблему бедности и воспитания бедных на заднем плане тогдашней общественной ситуации. Его относящиеся к этому идеи мы узнаем из так называемых ранних сочинений о бедных, яснее всего в письмах к Никлаусу Эммануилу Чарнеру. Этот покровитель Песталоцци принадлежал к аристократическим правительственным семьям города и кантона Берн и был наместником с 1767 по 1773 г.г. в той области, в которой жил Песталоцци (и которое относилось к Берну). В 1776-1777 годы Чарнер опубликовывал его представления воспитания бедных в „Эфемеридах человечества“, журнале политической этики, который издавал секретарь базельского Совета Исаак Изелин. Песталоцци, который в противоположность Чарнеру имел практический опыт в воспитании бедных и сам жил как бедный среди бедных, чувствовал от этого слишком идеалистическую точку зрения, вызванную Чарнером к противоречию, и представил свою иную точку зрения в трех письмах, которые потом Чарнер тоже опубликовал в „Эфемеридах“.

Как известно, учреждение Песталоцци  для бедных было тоже финансовой неудачей. Сначала он брал деньги взаймы у друзей, знакомых и родственников. Когда их стало не хватать, он в 1775 году обратился к общественности с просьбой поддержать его воспитательное учреждение для бедных ссудой. Он обещал кредиторам возмещение их капиталов, так как он был убежден, что дети, если они уже учились работать, могли бы сохранить учреждение в финансовом отношении благодаря их труду. Но Песталоцци ошибался, потому что как только дети были одеты и сыты и должны были учиться прясть и ткать, родители их снова забирали и заставляли дома работать на собственную прибыль. А пряжи и ткани из рук ребенка также не соответствовали требованиям к качеству избалованных покупателей, из-за чего Песталоцци вынужден был продавать свои изделия ниже своей цены. 1776 и 1777 г.г. были годами голода, вызванные неурожаями, из-за чего обещанные вклады не поступили в ожидаемом размере. В 1777 году урожай Песталоцци был почти полностью уничтожен бурей, так что он должен был покупать запасы на зиму. В 1778 году Анна была вынуждена отказаться от своего наследства, чтобы оплатить долги. А через Песталоцци ничего другого больше не оставалось, как отдать в залог треть своих угодий. Он доверил дело своему брату Баптисту. Но когда у него стало много денег, он не смог устоять перед соблазном. Вместо того, чтобы удовлетворить кредиторов, он тайком уехал и после этого 17 февраля 1780 года написал из Амстердама кузену Анны Иоганну Георгу Шультгесу потрясенное письмо, полное раскаяния и отчаяния. Больше всего его душа терзалась мыслью, что он разочаровал свою любящую  мать, и он никогда больше ее не увидит. В дальнейшем о нем ничего не было слышно, и следует предположить, что он погиб в иностранных военных службах или при эмиграции в Америку.

В обзоре своей жизни в „Лебединой песне“ Песталоцци писал: „Наше несчастье стало действительностью. Я был теперь беден“. (Полное собрание произведений, Т. 28, стр. 234)

Почти все друзья покинули его, соседи избегали и насмехались над ним, и пострадавшие родственники больше не хотели видеть его, так как им не хотели напоминать о потерянных деньгах. Его жена надорвалась на работе и отдыхала впредь вне дома неделями и месяцами, в частности у графини Франциски Романы Халлвиль, которая уже в 19 лет стала вдовой, и которой Песталоцци чувствовал себя духовно обязанным. Собственно, это были только два человека, которые, безусловно, поддерживали его: только однажды в 1780 году (точные сведения отсутствуют) в Нейгоф прибыла служанка Елизавета Нэф, называемая всеми „Лизавет“ (1762-1836), она услышала о несчастье Песталоцци и стала поддерживать в порядке его хозяйство и заросшие сады. Она воспринималась женой Песталоцци как подруга и служила семье Песталоцци до 1825 года.

В час самого мрачного отчаяния Песталоцци, однако, был секретарь базельского Совета Исаак Изелин, который, несмотря на неудачи, поверил в человека из Нейгофа и оказал ему свою любовь и глубокое уважение. Изелин был видным представителем „Филантропов“ (человеколюбов), реформаторского движения, которое пыталось практически использовать, прежде всего, совокупность мыслей Руссо во всех областях жизни. В трогательном некрологе на Исаака Изелина Песталоцци предал огласке читательской аудитории, что Изелин в свое время спас его от отчаяния, из всего этого следует вывод, что возможно даже и защитил его от самоубийства.

В дальнейшем руководство учреждением для бедных оставалось в жизни Песталоцци страстным желанием. В 1799 году его желанию было суждено сбыться в Станце на несколько месяцев. Позднее такими важными и успешными должны были стать его воспитательно-учебные учреждения в Бургдорфе и Ивердоне, однако, того, что он собственно хотел, не было. Когда в 1818 году ему предвиделась крупная сумма от продажи его сочинений, он тотчас снова открыл вблизи Ивердона учреждение для бедных. Но и оно также просуществовало недолго, и скоро было объединено с его институтом в Ивердоне. А когда он, наконец, вернулся 80-летним в Нейгоф, он совершенно серьезно лелеял мыслью снова заново оживить свое прежнее учреждение для бедных, и не отказывал себе помогать при строительстве нового здания. Смерть освободила его от этой тоски по отцовскому бытию в кругу бедных детей.

In Pestalozzis Nachruf lesen wir unter anderem:

"Zu eben der Zeit, in welcher alle, die mich liebten, nur seufzten, wenn man von mir redete, zu eben der Zeit lächelte mir Iselin Wonne und Freude, und war mein Vater, mein Lehrer, meine Stütze und meine Erhebung. ... Vielleicht wäre ich ohne dich in meiner Tiefe gesunken, und im Schlamm meines Elends verloren geblieben. ... O - dann hätte auch mein Weib den Trost meines Lebens verloren, und mein Kind wäre ohne einen Vater; und sein hoffnungsvolles Blühen wäre dahin. ... O - mein Vater! im Sturm des Entsetzens, der die Arbeit ermüdender Jahre zernichtete und meine Seele wie ein Schwert durchschnitt und meine Sinnen verwirrte, botest du mir deine Hand und dein Herz und deine Liebe. ... Du sahst meine Arbeit und mein Leiden und meine Standhaftigkeit; du sahst meinen Mut, meine Geduld, du sahst das Anspannen meiner Kräfte, das Überwinden meiner selber; du kanntest den Umfang meines Tuns und den Druck meiner Umstände, und beurteiltest mein Werk für mich, nicht nach seinem Erfolg, sondern nach meiner Arbeit. O mein Freund! wie liebte ich dich damals, da weit umher aller Menschen Urteil nur Unsinn und unerrettbare Torheit über mich aussprach, damals, da ich zu stolz war und zu tief lag und zu viel fühlte, um einem einzigen von allen, die um mich her gedankenlos und gefühllos über mich klapperten, zu antworten und zu widersprechen." (PSW 8, S. 223 f.)